Впрочем, хотела бы начитать её в виде аудиокниги, но это такое муторное дело, что...
Впрочем, чем только чёрт не шутит, м? Особенно в тихом-то омуте.
Кажется, июнь или июль 2012г:
Я люблю перечитывать понравившиеся книги и пересматривать приглянувшиеся фильмы.
Многие считают, что это трата времени - зачем, ведь и так знаешь сюжет?
Это не так.
Каждый раз читает и смотрит другой человек.
Другая Я.
И каждый раз, если книга действительно хорошая, это меняет меня.
Это кому-то покажется глупостью, но последнее время всё, ВСЁ абсолютно дает мне советы. И именно тогда, когда я в этом нуждаюсь.
Поэтому и перечитывая Жалобную книгу, я не раздумывая оставляла закладки.
Чтобы обдумать, проанализировать, оценить.
Пожалуй, возьму это в хорошую традицию: сохранять в этом посте впечатления от прочитанного/перечитанного/пересмотренного... Да просто любимого мной. Книги, фильмы, всё, что угодно.
"Жалобная книга" (Макс Фрай)
Зато облакам не нужно размышлять о Смысле Жизни. Им это противопоказано. Какой уж тут смысл.
Итак, "Жалобная книга" (Макс Фрай).
Чем она меня зацепила в перый раз? Я помню свои радостные вопли от первого впечатления. Я поражалась тому, что издали книгу без цензуры. И моя любимая фразочка "Убиться веником". На семнадцатой странице))
Забавно.
Теперь я более глубинно понимаю, что меня зацепило: мне нравится то, как автор пишет от лица героини Варвары. То, с какой иронией она относится к себе и к жизни. "Я всегда мечтала так же относиться", - так я думала прочитав уже лишь первые строки книги во второй раз. Это было как озарение. Но потом меня постигла блажь перечитать свой дневник. И я поняла одну очень интересную вещь - я писала в точности так же. По крайней мере, до конца 2010 года. Дальше просто не осилила свою писанину.
То есть, еще не прочитав книгу, я уже так же относилась ко всему меня окружавшему. И именно это прельстило меня больше всего. Теперь я это понимаю.
Когда человек доволен собой, душевное равновесие как то само наступает…
Родственная душа, туды его в качель.
На протяжении всей книги мне интереснее читать именно от лица Вари. Макс он... неинтересный. Дался он мне со своими чудесами! То ли дело милая Варя. Милая, глупая, влюбленная Варя.
А когда кто то маленький узнает Смысл Жизни, он становится взрослым – так, между прочим, до сих пор считается. Другое дело, что и тогда, в незапамятные времена, и теперь, в очень даже «запамятные», все то и дело узнают чужой Смысл Жизни. А свой собственный почти никто не узнает – так уж все смешно, по дурацки устроено.
Что интересно, я обычно хоть смутно, но помню сюжет хоть раз прочитанной книги. Но эта... Отрывки всплывали по ходу прочтения, но до конца я не была уверена. Наверное, это оттого, что книга заглатывается на одном дыхании. Ты спешишь поскорее понять, что будет дальше, что даже не можешь остановиться и обдумать прочитанное. Невероятно!
На самом деле, времени, конечно, нет ни у кого, зато есть приятная, но бесполезная привычка планировать свою жизнь так, словно мы бессмертны. Планы – о, да, есть в изобилии, а вот времени нет; будущее никому не гарантировано. Это утверждение вполне общеизвестно, банально даже. Но для подавляющего большинства составителей планов безжалостная эта формула все же – абстракция.
Если задуматься, сюжет то и не ахти. Украли парочку жизней, окунулись в чужие радости и горести. С кем не бывает. Окунулись, чуть не похерев свою. Хотела бы я так? Однозначно, да! Черт, да это же такой колоссальный опыт! Именно то, чего мне всегда не хватает.
Это от страха. Так часто бывает: когда человеку очень страшно, он начинает искать способ немедленно довести умеренно пугающую ситуацию до критической точки. Чтобы уж скорее рвануло, и больше не надо было бояться. Во всяком случае, со мною так бывает.
Да и потом, куда проще прожить чужую жизнь, чем свою, не так ли?
Мы забираем самое драгоценное, что есть у человека, это правда. Но имей в виду: эта драгоценность в большинстве случаев валяется в самом темном чулане, пыльная и грязная. Сколько усилий предпринимают люди, чтобы притупить свое восприятие, неужели это для тебя новость? Одни изо дня в день пьют пиво, другие раскладывают электронные пасьянсы, третьи мусолят романы, четвертых от телевизоров за ноги не оттащишь… Собственно, все эти ухищрения не обязательны: достаточно поменьше спать и побольше жрать, это тоже отлично работает… А потом удивляются: отчего в юности счастье и мУку ломтями резали а нынче тонким слоем мазать приходится на хлеб насущный? Куда ушла острота ощущений? Почему сердце больше не рвется на части по всякому пустяковому поводу? И одни вздыхают покорно: “Старею”, другие радуются: “Мудрее становлюсь, обретаю власть над эмоциями”. А самые лучшие понимают, что уже положены живьем во гроб, терять почти нечего, и идут вразнос, тело свое в первый попавшийся костер на растопку кинуть готовы, лишь бы обрести хоть на миг растраченное по пустякам сокровище… Другое дело, что оно не утрачено. Лежит себе в подвале – только отыщи, да пыль смахни. Но это, как ни странно, труднее всего. Сгореть много, много проще.
Но важно больше то, как она написана. Какие мысли в ней изложены.
Ниже поток цитат. Это то, что я отношу на свой счет. Или просто хочу также думать и чувствовать.
“Тьфу” – это я не то чтобы в сердцах слюной брызжу. Это я зубы чищу. Ну и обдумываю житие свое, заодно. Воздеваю глаза к потолку, вопрошаю небо: “Что делать то, блин?!” – заранее подозревая, что ответа вряд ли дождусь. Небо – оно такое, консультирует нашего брата, доморощенного фаталиста, охотно даже бесплатно, зато исключительно в удобное для него самого время.
Советы самой себе.
– Все равно ведь назад дороги мне уже нет? – спрашивает.
– Ну как тебе сказать? По большому счету, нет, конечно. Но это – по самому большому. В том и только в том смысле, что назад дороги нет вообще никому. Все дороги ведут вперед и только вперед...
– Ну как тебе сказать? По большому счету, нет, конечно. Но это – по самому большому. В том и только в том смысле, что назад дороги нет вообще никому. Все дороги ведут вперед и только вперед...
А это, пожалуй, величайшее откровение.
Все не так, все не так, да. Кажется, хорошо, очень хорошо, но – не так.
Знамо дело: “не так” всегда и выходит, если ждешь чего то, ждешь и ждешь, и ждешь. Сперва нетерпеливо, стуча копытом, раздувая ноздри, но потом привыкаешь ждать, входишь во вкус даже, осознаешь вдруг, что ожидание – не приятней, конечно, нет, но, безусловно, безопасней, чем вынос парадного блюдечка с траурной голубой каймой: получите, распишитесь! И вот, когда в организме уже накопилась критическая масса смирения и стоицизма, когда ждать бы еще и ждать, тянуть бы всласть резиновую эту лямку, вдруг – хлоп! – дожда-лась. Здрасьте пожалуйста.
В таких случаях все и получается не так . Потому что, по хорошему, желания наши должны бы сбываться сразу же, незамедлительно, или вовсе никогда. Жестоко вышло бы, но честно, а не вот эта пресная экзистенциальная размазня, когда между первым импульсом, дикарским, младенческим воплем сознания: “Хочу, мое!” – и великодушным жестом небес: “Ладно, получай”, – про пасть – не пропасть, но уж точно вязкое, тоскливое болото. Погибнуть не погибнешь, а вот изгваздаешься наверняка, и на смену давешнему страстному желанию придет смертельная усталость, и, того гляди, робкое признание сорвется с губ: “Мне бы сейчас помыться, обогреться, полежать тихонько в углу, в покое, отдохнуть, а больше и не надо ничего”.
Небесная канцелярия от таких выкрутасов обычно ярится, и ребят, в общем, можно понять. Но и нас, счастливчиков, вымоливших, выклянчивших, высидевших по карцерам вожделенный дар судьбы, тоже понять можно. Потому что нельзя, нельзя вот так из живых лю-дей жилы тянуть, пытать безвинно, заливая в горло расплавленное, свинцовое, тяжкое время ожидания.
Знамо дело: “не так” всегда и выходит, если ждешь чего то, ждешь и ждешь, и ждешь. Сперва нетерпеливо, стуча копытом, раздувая ноздри, но потом привыкаешь ждать, входишь во вкус даже, осознаешь вдруг, что ожидание – не приятней, конечно, нет, но, безусловно, безопасней, чем вынос парадного блюдечка с траурной голубой каймой: получите, распишитесь! И вот, когда в организме уже накопилась критическая масса смирения и стоицизма, когда ждать бы еще и ждать, тянуть бы всласть резиновую эту лямку, вдруг – хлоп! – дожда-лась. Здрасьте пожалуйста.
В таких случаях все и получается не так . Потому что, по хорошему, желания наши должны бы сбываться сразу же, незамедлительно, или вовсе никогда. Жестоко вышло бы, но честно, а не вот эта пресная экзистенциальная размазня, когда между первым импульсом, дикарским, младенческим воплем сознания: “Хочу, мое!” – и великодушным жестом небес: “Ладно, получай”, – про пасть – не пропасть, но уж точно вязкое, тоскливое болото. Погибнуть не погибнешь, а вот изгваздаешься наверняка, и на смену давешнему страстному желанию придет смертельная усталость, и, того гляди, робкое признание сорвется с губ: “Мне бы сейчас помыться, обогреться, полежать тихонько в углу, в покое, отдохнуть, а больше и не надо ничего”.
Небесная канцелярия от таких выкрутасов обычно ярится, и ребят, в общем, можно понять. Но и нас, счастливчиков, вымоливших, выклянчивших, высидевших по карцерам вожделенный дар судьбы, тоже понять можно. Потому что нельзя, нельзя вот так из живых лю-дей жилы тянуть, пытать безвинно, заливая в горло расплавленное, свинцовое, тяжкое время ожидания.
– Иди сюда, – прошу. – Обними меня, пожалуйста. А то я начинаю думать…
– Думать – о чем?
– Просто – думать. А мне этого сейчас никак нельзя. Плохо мне станет, если думать, понимаешь?
– Пожалуй. Но… Ох, зря ты так! Я очень хорошо знаю, откуда берется искушение гру-стить, когда все хорошо. Говоришь себе: хорошо долго не бывает, скоро опять станет плохо, поэтому лучше уж начну страдать прямо сейчас, чтобы потом не переучиваться заново…
– Похоже, – улыбаюсь невольно, потому что его руки уже начали странствие по моему телу и, в общем, уже почти плевать, о чем мы говорим. – Но ведь это правда. В смысле, хорошо долго не бывает, и переучиваться неохота, да, действительно…
– Ерунду ты говоришь, – вздыхает. – Бывает долго хорошо, бывает, да так долго, что вообразить невозможно, бывает, поверь. Всякое, знаешь ли, бывает.
Наверное, да.
Всякое, вот именно.
– Думать – о чем?
– Просто – думать. А мне этого сейчас никак нельзя. Плохо мне станет, если думать, понимаешь?
– Пожалуй. Но… Ох, зря ты так! Я очень хорошо знаю, откуда берется искушение гру-стить, когда все хорошо. Говоришь себе: хорошо долго не бывает, скоро опять станет плохо, поэтому лучше уж начну страдать прямо сейчас, чтобы потом не переучиваться заново…
– Похоже, – улыбаюсь невольно, потому что его руки уже начали странствие по моему телу и, в общем, уже почти плевать, о чем мы говорим. – Но ведь это правда. В смысле, хорошо долго не бывает, и переучиваться неохота, да, действительно…
– Ерунду ты говоришь, – вздыхает. – Бывает долго хорошо, бывает, да так долго, что вообразить невозможно, бывает, поверь. Всякое, знаешь ли, бывает.
Наверное, да.
Всякое, вот именно.
Сильный великодушен, о да. Нынче я как никогда прежде понимаю значение этой фразы. Я теперь, выходит, тоже сильная; был ведь когда то такой журнал “Знание – сила”, или даже есть до сих пор? Не знаю, как обстоят дела с журналом, но знание человеческой природы действительно дает силу. По меньшей мере, силу быть великодушной – вот как все лихо закручено.
Так вот, чувство, которое я порой испытываю к людям, чьи дела идут, на мой взгляд, скверно, следует называть не “жалостью”, а “сопереживанием”. Сопереживание, в отличие от жалости, всегда внутри. Чтобы испытывать его, требуется способность оказаться в чужой шкуре – у меня она, как нетрудно догадаться, имеется, – и уже оттуда собственными глазами оглядеть ближайшие окрестности и дальние пригороды чужой души. Не содрогаясь, но и не умиляясь, сохраняя спокойствие, как наедине с собой, перед зеркалом. Оттуда, изнутри, действительно очень просто понять всякого человека… Дурацкая, кстати, общеизвестная формула: “понять – значит простить”, поскольку настоящее, глубинное понимание наглядно показывает, что прощать, собственно, нечего.
Из меня никудышный приниматель решений, ни одного выбора в жизни не сделал я самостоятельно; мое дело солдатское: жрать, что дают, идти, куда ведут, геройствовать по мере сил и не жаловаться. Не жаловаться никогда, что бы ни случилось, куда бы ни завели меня невнятно очерченные, словно бы бесталанным похмельным ангелом сочиненные полководцы.
Это я худо бедно умею.
И еще я умею молчать и слушать.
Это я худо бедно умею.
И еще я умею молчать и слушать.
Мне всегда казалось: случилось, значит, случилось. Какая, к черту, разница, почему небо в очередной раз рухнуло мне на голову? Оно рухнуло, следовательно, надо выстоять. Не до жиру, как говорится…